Много жизней забрала чернобыльская беда, много судеб поломала. Молодежь уехала из зараженных радиацией мест, а старики, увы, не все смогли попрощаться с милой сердцу землей. Сколько лет они трудились на ней, сеяли, жали, растили хлеб, а она за это кормила их. Здесь они поднимали своих детей, здесь же покоились их деды и прадеды. Это была их родина, и они не могли оставить ее. Так в полной мере и не осознали, какую Чернобыль принес беду, невидимую и неслышимую, незаметно и коварно отнимавшую жизни.
Как-то я ехала на рейсовом автобусе в Бобруйск в гости к сыну. На дворе был декабрь. За окном открывался неописуемой красоты пейзаж: заснеженные леса, поля, косогоры белорусской земли. Деревья уютно дремали под белым снежным покрывалом.
— Красота какая! — прозвучал мужской голос за моей спиной.
Я обернулась и увидела крепкого седовласого мужчину. Он сел напротив, и я заметила, с какой душераздирающей нежностью он смотрит за окно.
— Домой едете? В Бобруйск или дальше в деревню?
— В Бобруйск, к сыну, — ответила я.
— А я к маме… — сказал мужчина. — За Бобруйском одна деревенька есть, правда. по слухам, от нее ничего не осталось. Людей нет, только дома стоят сиротливо. — Вот еду и думаю: жизнь прожить — не поле перейти.
На глаза у него навернулись слезы, помолчав, он продолжил:
— С восьмидесятых я здесь не был, а ничего не изменилось. Природа все такая же. Трудно представить, какая радиация тут была и как природа смогла после нее восстановиться.
— А мама ваша куда переехала из зараженной зоны? — поинтересовалась я.
— Мамы моей уже давно нет на свете, — ответил мужчина. — Вот такой я сын.
Он достал из кармана пиджака пожелтевший от времени лист из ученической тетради. Было видно, что к горлу мужчины подступил ком, когда он сказал:
— Вот вещи перебирал во время ремонта и случайно нашел это письмо… Письмо моей мамы. Прочел его и не удержался, поехал в деревню. Навестить.
И мужчина протянул мне листок, исписанный неровным, почти детским почерком.
«Дорогой сынок! — писала мать. — Я не знаю, как просить тебя, чтобы ты хотя бы изредка что-то о себе сообщал. Я так хочу знать, что с тобой, где ты. Когда-нибудь и ты станешь старым, у тебя будут свои взрослые дети, и, наверное, только тогда ты поймешь, как больно не получать никаких известий от тех, ради кого жил долгие годы. Не злись на меня, сынок, что побеспокоила тебя и отняла у тебя время. Мне очень хочется узнать, как ты живешь, как живут твои дети — мои внуки. Чем они увлекаются? Как учатся? Всего ли им хватает? Ты напиши, а если не пойму, то сердцем почувствую: и хорошее, и плохое. Жить мне осталось мало. Старая стала, больная. Ноги ходить не хотят, сердце шалит, да и радиация косит всех подряд без жалости. Дорогой мой сынок, может быть, когда-нибудь ты все же захочешь поговорить со мной, но меня уже не будет…»
Дальше я читать не смогла. Увидев мой грустный взгляд, мужчина смущенно отвернулся к окну.
В мыслях у него была мать. Простая деревенская женщина, которая с утра до ночи гнула спину на колхозном поле. Он с нежностью вспоминал ее грубые руки, которые ласково обнимали его, когда он болел и горевал. Руки, которые помогали ему выводить первые буквы. Руки, которые гладили его по голове, когда ему так нужно было внимание. Сколько они пропололи огородов, сколько персадили и перекопали картошки. Мама умела печь самый вкусный на свете хлеб. И каждое утро перед школой готовила ему завтрак. Мама понимала, что мальчику важно хорошо учиться, делала все от нее зависевшее, чтобы обеспечить ему эту возможность. Ей так хотелось, чтобы единственный ребенок, ее отрада. надежда, стал образованным, успешным, уважаемым человеком. Она надеялась, что в старости у нее будет надежная опора, что сын заберет ее к себе или будет часто приезжать и помогать, что никогда не оставит.
— А я просто забыл, что она у меня есть. Забыл, что у меня есть мама.
Слезы покатились из глаз моего попутчика. И он стал говорить, как будто исповедовался мне — постороннему человеку. Наверное ему было очень нужно излить кому-то душу. Он вспоминал, как окончил школу, уехал из деревни, поступил в институт. Мать передавала ему и еду, и деньги. Он понимал, что для себя она ничего не оставляла. Работал и учился днями и ночами. Приходилось даже разгружать вагоны. Времени стало еще меньше, когда у него появилась жена… А мать переживала, что больше не может дать сыну ничего, кроме картошки с огорода. Стеснялась часто писать и тем более напрашиваться в гости.
И вот случилась катастрофа в Чернобыле… Ехать в зараженную радиацией зону стало попросту опасно. Вопрос о том, не повидаться ли с матерью, решился для моего попутчика сам собой. Самое грустное, что даже вспоминать о ней не было времени, как будто уже тогда ее не стало. Только иногда, когда болел, он чувствовал по ночам будто мамины руки с нежностью гладят его по голове, как в детстве, — и боль утихала. В такие моменты мучила совесть и он говорил себе, что назавтра обязательно даст маме о себе знать. Но наступал новый день с новыми заботами — и он снова о ней забыл. Во время отпусков думал только, как бы понежиться на солнышке, поплескаться в морской водичке. А о том, что мать ждала его каждый день, каждый час — забыл…
В последние минуты своей жизни она шептала его имя. Просила Бога материнской молитвой, чтобы простил ее сына. Она умерла, так и не дождавшись ответа на свое письмо. И вот через столько лет мужчина нашел его и вспомнил о маме. Он сам уже старик. И так же, как когда-то его мать, ждет от своих взрослых детей новостей. Только сейчас он по-настоящему понял смысл письма своей матери, пожелтевшего от времени, но такого дорогого и теперь такого близкого. И нашел и время, и главное, желание все бросить и приехать.
Мать жизнь дает. Вот и получается, что жизнь и мать едины.
