Фомич, местный егерь, издалека услышал выстрел двустволки. Он жил бобылем. Жена давно умерла, сыновья в город подались, а сам он доживал свой век в старом доме в пяти верстах от села. Егерем он состоял в лесничестве уже не один десяток лет. Знал все окрестности и обходные тропы.
От хлесткого ружейного отзвука чутко насторожились уши Саньки. Пес поскреб лапами по двери избушки, тихим повизгиванием позвал хозяина на двор. Через минуту на пороге нарисовался Фомич — по форме одетый, с неизменным рюкзаком и ружьем за плечами.
Шли споро. Санька впереди, как штурман, дорогу прокладывал. Чуткое обоняние пса пыталось вычленить пороховой дух из хаоса лесных ароматов. Привел-таки хозяина к нужному месту, как бисером путь вышил, без лишнего узелка и петельки. На вырубке под корягой дерева вся трава была залита кровью. Волчицу застрелили и уволокли лихие люди. Такие люди порой хуже хищников: ради трофея и забавы на убийство идут не задумываясь…
Санька припал к земле, передними лапами стал дерн сдирать, хвостом сигналить Фомичу о находке. А тому уже давно понятно, что логово волчье где-то неподалеку находиться должно. У волков щенки в это время подрастают. Присел Фомич на землю, рассмотрел лаз. Защитив брезентовой рукавицей руку, пропихнул ее в нору. Детеныш волчий совсем крохой оказался, но сопротивление Фомичу оказал достойное. Тихо рыча, вгрызся он в рукавицу, острыми коготками выцарапал брезентуху: «Пропадет без мамки», — подумал егерь, скрутил малыша шарфом и пристроил кокон в рюкзак.
Домой вернулись к вечеру. Волчонок ловко освободился от пут, сверкнул глазами, уполз под кровать. Долго не смел из убежища выйти. Чужие запахи, отсутствие матери, голодное покалывание в брюхе пугали его и заставляли прирасти к новой норе. Фомич поставил возле кровати блюдце с молоком. Несколько дней оно оставалось нетронутым.
Волчонок отведал козьего молока только через неделю. Крадучись, подполз на брюхе к еде, пофыркал для порядка и обстоятельно опорожнил миску. На свободный рацион перешел через месяц. Поистине волчий аппетит был у нового постояльца. После любой трапезы детеныш не торопился в свое убежище, частым постукиванием хвоста пытался убедить Фомича в необходимости добавки.
На первых порах пес Санька раздражал волчонка. Шерсть на загривке малыша дыбилась, пасть обнажалась, извергая подобие рыка. Но со временем конфронтация перешла в состояние полного безразличия. А к деду волчонок тянулся. Лидером его признал. Не скалил зубы на кормильца. Позже поменял свое логово на прикроватный коврик. Чутко отслеживал все перемещения Фомича, как преданный адъютант, сопровождал его повсюду.
— Пора волчонку кличку дать. пусть будет «Серый», — решил Фомич.
Малыш скорее всего реагировал на голос хозяина, а не на кличку, но появлялся всегда, когда его звали по имени. Деду это было приятно, он привязался к детенышу, понимая прекрасно, что перспектив у такой дружбы быть не может. Потому как дикого волка приручить еще никому не удавалось.
Серый был независимой личностью. Фамильярности по отношению к себе не допускал даже в малых дозах. Нежность к хозяину допускал нечасто, и проявлялась она в редком желании положить голову на край стопы Фомича, когда тот сидел у печки-голландки, помешивая кочергой угли.
К зиме Серый возмужал, заматерел, стал взрослой волчьей особью. По вечерам выходил во двор, вытягивал шею в направлении леса и шумно втягивал ноздрями воздух. В такие минуты густая шерсть его начинала вибрировать, как ковыль в степи, а запрокинутая к небу пасть издавал тихое томное завывание.
Однажды Фомича разбудил вой волчьей стаи, обитавшей в ближнем лесу. Серый встрепенулся, нетерпеливо коснулся мордой руки хозяина и резко рванул к двери, требовательно царапая ее когтями. Пришлось открыть. Вылетевший на свободу зверь, не оборачиваясь, мгновенно растворился в снежности ночной тьмы.
Пролетело два года. Все это время Фомич выполнял свои обязанности на пару с преданным Санькой. О своем воспитаннике Сером почти не вспоминал. А на Рождество все лесничество гуляло в конторе, провожая Фомича на пенсию. После торжественной части, как и положено, началось гуляние по-русски. Женская половина напекла пирогов, нажарила рыбы местного улова, солений и настоечек на стол выставила. А уж когда пляски и песни начались, зачерствевшая душа деда окончательно оттаяла — и стало ему казаться, что нет на свете человека счастливее, нежели он сам.
Обожравшийся пирогами преданный Санька лежал под праздничным столом у ног Фомича и дремал. В собачье голове вспомнился Серый — заноза ревности. Санька в ту пору старался не обращать внимания на волчонка, но неприкрытая ярость Серого держали собаку в напряжении. Напряжение в сознании Саньки не ослабевало и после побега волка из дома. Поздними вечерами в звенящей морозной тишине отчетливо различал Санька в какофонии волчьих песен вой Серого.
Лесничество гуляло на проводах Фомича всю ночь. Белесым утром председатель распорядился доставить лесника на заимку. Запрягли каурку в сани, укутали деда и пса овчинным тулупом и отправили восвояси. Фомич уснул. Проснулся от резкого торможения и храпа лошади, которая несмотря на болезненные удары хлыстом, впала в ступор. «Волки, Фомич!» — орал кучер.
Волки внушительным легионом летели со стороны леса. Мощный вожак уверенно вел стаю в бой за добычу. Пес Санька резко сорвался с саней и полетел наперерез стае. Она взяла Саньку в кольцо. Закувыркался верный пес по снегу, оставляя кровавые отметины. Разделавшись с мелким препятствием, волки рванули в направлении главной добычи.
К этому моменту кучер заставил клячу тронуться с места, пугливо косясь на волчью свору, кобыла набрала скорость. «Ружьишко бы сейчас», — горевал Фомич. Дистанция между вожаком и санями сократилась до ста метров. Вдруг вожак резко затормозил, замер и, развернувшись, полетел обратно своей своре. Еще в младенчестве глава стаи блестяще овладел важнейшую для выживания науку — азбуку запахов.
Все ароматы, впитанные волчьей памятью, ассоциативно переплетавшие с добром или злом, хранились где-то глубоко внутри. Запах от человека в санях шибанул по ноздрям мощной волной заботливого тепла, козьего молока. В санях лежала не жертва, а неприкасаемое божество. Поэтому летел волк навстречу своре, желая повернуть ее назад, летел навстречу неминуемой гибели, отстаивая своей выходкой право любой живой твари на справедливую благодарность.
В отряде хищников возникло замешательство. Голодная ярость, исчезающая добыча заставили изменить вассалов вековые традиции. Взбунтовавшаяся стая окружила плотным кольцом вожака. Участь его была решена. Пауза позволила лошади домчать своих пассажиров живыми, но перепуганными и озадаченными.
— Неужели это был Серый? — увяз в сомнениях Фомич.
Мы, внучатые племянники Фомича, иногда по осени приезжали на заимку за клюквой и рыжикам. В долгие вечера, сидя за самоваром, слушали рассказы старика. Грустная история о Саньке и Сером вгрызлась в мою память…
