В июле 1946 года в Любавичи вернулись почти все, кто ушел когда-то защищать Родину. Те, на кого не пришла похоронка, те, кого не считали без вести пропавшими. Возвратились солдаты, призванные в ряды Красной армии, и те, кто ушел с партизанами.
Вернулся и Колька Ермолин, лучший друг Васи Дегтярева. Колька аккуратно изменил в метрике «пять» на «три», прибавив тем самым пару лет к своим шестнадцати, и в декабре 1941 года ушел на фронт. Уходил мальчишкой с едва пробившимися усиками. И вот спустя пять лет мать уже обнял мужчина двадцати одного года с сединой, со шрамами на худом теле, с легкой хромотой и вековой усталостью на глазах.
Каждого солдата встречали всей деревней. Вездесущая ребятня разносила молву в считанные минуты — и к счастливому дому стекались людские ручейки. Чтобы обнять, увидеть своими глазами, а порой и расспросить о своем близком, которому повезло поменьше.
Васька Дегтярев окучивал картошку, когда прибежала сестренка:
— Колька! Колька Ермолин вернулся!
Васька бросил мотыгу, обтер рукавом пот со лба и быстрыми шагами пошел к дому друга детства. К другу, с которым по оврагу лазили, с кем дрались и ругались, но чаще были как братья, не разлей вода.
— Коля, с возвращением!
— Васька, чертяка ты деревенская, здорово! — хрипло приветствовал друг.
Обнялись, утерли слезы, а Василия уже оттеснили: все хотят фронтовика обнять.
— Ты заходи, Коля! Дорогу, поди помнишь.
— Зайду, зайду.
— Я баню через два дня топить буду, приходи, попарю тебя.
— В баню тем более приду. Глядишь, и портки найду, в которых на войну уходил.
— Маланью пришлю, когда топить буду.
Знал Василий, что у Ермолиных баня совсем непригодная стала, а мужиков нет никого: на отца похоронка пришла, а дед еле ноги передвигает, одни бабы у них остались. Вот сейчас Колька вернулся, вздохнут полегче. Хоть один, да мужик. Они в деревне сейчас на вес золота.
Как и обещал, через два дня натопил Василий баню, запарил веничков свежих, из погреба банку квасу вытащил да в таз с холодной водой поставил. И бутылку того, что покрепче кваса будет, достал. Это раньше они мальцами были, а сейчас ему двадцать, а Кольке двадцать один. Мужики. Закалила всех война.
Васька огурцов набрал с грядки, хлеба маленько. Вот она нехитрая деревенская закуска: здесь главное — с кем выпивать, а не чем закусывать.
Васька товарища парит, сам шрамы на худом теле подмечает. Колька рычит от удовольствия, кряхтит. Шутка ли, за пять лет впервые в нормальной баньке париться?!
Смеркаться начало, притомились товарищи, в предбанник перебрались. Колька байки о войне травит. Вроде смешные, а глаза серьезные. Васька о работе в колхозе рассказывает, о деревенских девушках, о том, как фрицы к ним захаживали.
А далее… Что тому причиной послужило, неясно, может самогонка, может баня, а может просто душу облегчить захотелось. Вася возьми да скажи:
— Стыдно мне Колька, по земле ходить. Не заслужил я. Трус я! Ты вот не побоялся на фронт уйти. Родину защищал, мать и сестер защищал. А я что? Сидел тут в тылу, и даже когда восемнадцать исполнилось, меня не призвали, а сам я не пошел. Стыдно мне Коля, ой как стыдно.
— А чего стыдиться? Умирать всем страшно.
— Тебе не страшно. Отцу твоему не страшно было, да сколько вас из деревни ушло! Не побоялись! А меня два раза в партизаны звали, а я не пошел. Потому как морда я трусливая, сам себе сейчас противен…
— А чего не пошел-то?
— Да всякий раз как представлю, что мать здесь без меня тут останется, так вот тут сжималось все, — он постучал по груди. — Я ведь самый старший, отца сам помнишь, в ноябре сорок первого убили. Не мог я их бросить, понимаешь? Мужиков в деревне совсем не осталось, одни старики да малышня. А с колхоза сам знаешь как норму трясли, чтоб на фронт отправлять? И самим кормиться надо, и норму давать, а как ее давать, ежели техники не осталось вовсе?
Посидели немного молча. Николай засобирался домой. Сморил беспокойный сон и Василия.
На следующий день ближе к обеду снова прихромал Коля к Василию.
— Садись, дружище рядом, покурим.
Коля достал из гимнастерки письма, треугольником сложенные. Наугад одно развернул и говорит:
— Это мне от матери пришло, слухай, чего пишет: «А зимой нам тяжко было, Коленька: я захворала, сил встать не было. Да Вася Дегтярев помог. Он и воды нам натаскал, и дров наколол и картошки принес, мы хоть поели. А через три дня полегчало мне. Если б не Вася, не знаю, что с малышами бы стало. Он и сейчас нам помогает: вон вчерась на лошади огород вспахал. Без него бы совсем худо было бы.»
Сложил фронтовик письмо треугольником, достал следующее:
— Это от Лиды, сестры старшей: «Ой, Коля, когда же вы прогоните эту немчуру? Страшно-то как? Второй раз они к нам приходят. Слава богу, что не зимой. А то бы всех девок попортили! А друг твой, Васька, землянку придумал в овраге. За огородом бабы Глаши тропинка есть: как узнаем, что немцы близко, все девки старше десяти лет по той тропке в землянку бегут. Тесно нам, зато знаем что немец не найдет. А если и найдет, всем вместе погибать не страшно. Спасибо Ваське — умный, хоть и малой совсем.»
— Вот еще одно, Васька. Это бабка говорила, а мать с ее слов записывала: «Нынче лето холодное. Как ты там? Боялась я, что сена не успеем запасти, дожди пойдут. А Вася Дегтярев так ладно все устроил. Всех наших ребят собрал, на отряды разделил, всем задания дал. Успели сено заготовить, ни один двор без него не остался. И в колхозе заготовили. Из Васюты председатель выйдет толковый. Соображает он хорошо.»
— Какой же ты трус, Вася? Да без тебя погибла бы деревня. Мать рассказала, как всех в колхоз гнали, а ты по очереди прикрывал их перед председателем, давал отдохнуть. Рассказала, как схрон продовольственный вы сделали и, когда совсем невмоготу стало, в каждый дом еды хоть по горстке да перепадало. Какой же ты трус? Помирать всем страшно. Но там на войне, ты сам за себя и не отвечаешь: куда послали, туда и идешь. А тут вся деревня на тебе держалась. Главное, чтоб на своем месте был человек. Но, кабы не ты, мне, может, и вернуться некуда было бы. Защитил ты свою деревню. Мою мать, сестер моих защитил, ребятишек малых да стариков наших. Какой же ты после этого трус, Вася?
_80x60_0f7.jpeg)
