Их разлучили в детстве. Времена такие. Не справлялись. Или не хотели… Вот и уехали с роддома с одним ребенком вместо двух. Даже выбирать толком не пришлось, близнецы же. Одинаковые. Взяли того, который под руку попался. Виталькой назвали. Подписали отказную на второго и были таковы. А от слов нянечки старенькой, которая все про связь близнецовую твердила, отмахнулись. Мало ли какая там связь. Жизнь-то с одним проще будет, все не два рта рядом.
Так и зажили. С одним. По-простому. А о втором и вовсе забыли со временем. Нет его и все. Значит, и не было никогда. А то, что сын один мается, так это возраст такой… Сначала вот в детском саду возраст. Капризный, спасу нет. Ищет все чего-то, куксится… Все ребятишки кучками — песочницы, качели. Догонялки те же. А Виталька, как ломоть отрезанный, на столе забытый. Один…
В школе — тоже возраст. Двойки, драки. В кабинете директора, как у себя дома. Сразу к стулу знакомому подходит, садится, дерзит. А взгляд больной. Маетный. Сам не знает, чего надо, чего не хватает. Просто злит все, раздражает. Будто душа надвое порвана, а ниток таких, чтобы сшить, не придумали. Больно. Выть хочется.
А все же в институт поступил — чудо, не иначе. Спал, правда, почти все лекции, филонил. Компания дурная появилась. Выпивать, курить начал… По кривой дорожке пошел. Так и говорили соседям:
— Дом полная чаша, семья… Чего, дураку такому, не хватает?
А Витальке не хватало. К двадцати годам до агонии, до скулежа не хватало. Стену ногтями царапал, с ума сходил. А потом поутих, вроде.
Щенка-замухрышку в дождь с улицы притащил. Сказал, с ним жить будет. Ругались, конечно. Вонь да грязь дома, кому приятно? А он стеной встал. Через месяц вовсе на съемную квартиру съехал вместе с собакой своей. Подработку нашел, на кинологическое отделение перевелся.
— За ум взялся! — выдохнули.
А он сгорел почти. Только за псину свою и держался. Гулять, кормить надо. Сдохнет ведь без него, кому еще нужна на улице-то будет.
Вот и учился Виталька. Вечерами работал, чтобы угол у собаки был. Миска, чтобы доверху наполненная. А сам — как придется. Иногда и вовсе хотелось забыть поесть. Да только у Ворона — не забалуешь. Прикусит запястье. Рыкнет. И тянет, как вол, в сторону мисок своих. Ешь!
Ел, конечно… Не из мисок, понятно. Тарелку на стол ставил. Пельмени, котлеты, голубцы. Уж больно вкусные были. В соседней палатке на развес продавались. Садился потом на пол, к стене спиной прислонялся, а голову к морде собачьей, улицей, дождем пахнущей, прижимал. И выли вместе. Как соседи терпели только? Так и дотянул до диплома. А там профессор старенький помог, черт его знает, что в студенте-балбесе увидел. В центр кинологический определил. И Ворона с собой брать можно. Виталька натаскал за эти годы пса-то. Научил. Всю практику на нем и оттарабанил. С полуслова понимала дворняга здоровенная. А иногда и вовсе взгляда хватало…
Эти взгляды меж ними двоими особенными были. Будто канатами друг к другу притягивающими. На плаву удерживающими. И не понять, чьи глаза кого больше в плену держат. Серые ли — человеческие, или собачьи — карие, теплые, живые. Привязанностью и пониманием наполненные.
Ворон первым-то понял… Хотя нет, унюхал сначала. Пока хозяин его бедовый для разных ведомств важных натаскивал, он по территории центра гулял. Черного кобеля здесь каждый знал. До того удивительного ума и послушания пес был.
Потому и не обратили внимания, когда Ворон в автобус запрыгнул. Он нашел, кого искал. Кого, сам себе не поверив, унюхал. И смотрел потому снизу вверх в серые глаза мужчины. Так и вышли втроем из автобуса. Дворняга черная впереди, человек на полусогнутых, с рукой в собачьей пасти, и метис овчара пришибленный на поводке. Виталька, когда эту процессию увидел, поперхнулся. Только и мог сказать «Фу». Да Ворону больше и не надо. Он свое дело сделал. Привел к хозяину душу потерянную, совсем как Виталька пахнущую.
Пусть потрепал его выводок собратьев, он все равно бы не отступился. Уловил уже след. Почувствовал…
Глупости это все, что собаки ничего не понимают. Вот и гонял теперь Ворон пыль хвостом, на людей замерших посматривая. Догадаются ли? Поймут? Разные же с виду-то. Виталька с бородой на медведя-шатуна похож. А этот, пришлый, лысиной сверкает.
А глаза-то у обоих словно отражение. Серые, маетные. Родинки-кругляшки на правых висках. Улыбки кривые, настороженные. И… одинаковые до безобразия. И плачут мужики оба похоже. Скупо, что ли. Украдкой. Чего стыдятся, непонятно… И не наговорятся никак.
Хорошо, что дверь тренировочной открыта. А рыжий в автобусе силу Ворона почувствовавший, не ерепенится больше. Ворон, так уж и быть, потянет за поводок, выведет бестолкового недоовчара по нужде. Даст людям время для них, двоих. Такие дыры огромные в душах развороченных. Кто знает, сколько времени зарастать будут? А слушать все же интересно. Ворон даже уши в сторону разговора навострил…
Надо же судьба какая. Будто одна на двоих поделена. С детства оба себе места не находили. Как две половинки механизма одного. Маялись. Только вот собаками своими и спасались.
Витька-то близнец хозяйский, тоже охламона своего с улицы щенком подобрал. Тоже в рыжий загривок всю боль да печаль выплескивал. Он и в поисковики потому-то и пошел, что в поиске сам не зная чего был. А сейчас вот нашел. Встретил. Будто плотину в человеке прорвало — откровенничает. Вот у ж и до сегодняшнего дня добрался:
— А уж когда твоя дворняга черная моего Грача к полу прижала…
Ворон даже мордой лапу прикрыл, после этих слов. Не заржать-залаять бы! Ишь ты — Грач! Ну точно, близнецы. Даже клички и те похожие выбрали.
Видать, и правда сквозь года да расстояния друг друга чуяли. Неразлучники.
