После медучилища отправили меня в деревню Игерман. Дали мне большой дом — живи не хочу! Страшновато мне одной в таком доме. Я уступила дом молодой семье, живущей в общежитии, а сама отправилась снимать угол к пожилой женщине. Кстати постой этот мне понравился: комнатка отдельная, бабушка не приставучая, по вечерам чаем поила…
Однажды бабуля эта, Тамара Ивановна, расчувствовалась, да давай вспоминать свою молодость:
— «Вот, девушка, жизнь-то прошла, но спокою в душе нет. А ведь помирать скоро. Люди порой не думают, что за все расплачиваться надо будет, за все злые дела и злые слова. Иногда лучше бы промолчать надо, чем яриться да кричать. Вот покаюсь в своем худом деле, глядишь и тебе урок будет.
Я замуж по любви вышла. Правда, только по своей, меня-то Вася так и не полюбил. Жил со мной, детей растили, но любить — не любил. Это я начала с 15 лет по нему сохнуть. Сказать, что уж больно красивый, нельзя, но привлекательный. Вот втюрилась я в него по уши. Однажды какое-то гулянье было, праздник. Вот я и воспользовалась, бабьи повадки проявились, в семнадцать-то лет. Лето, помню, теплынь, все парочками, а он как бы ни с кем. Я и увела его, уже крепко выпившего в кусточки… короче, пришлось ему на мне жениться, отец у меня строгий очень, да и время такое было, что нельзя так поступать, осуждалось. Ну, и отцу, он партийный был, начальник, никак нельзя было ославиться.
Короче, свадебку нам сыграли, приданое дали, жить отдельно мы стали. Живи да радуйся, отхватила ведь лакомый кусочек, приворожила Васю. Да не получалось, Вася как-то из веселого парня превратился в озлобленного мужика. Вроде бы и деток нарожала, аж двоих, а любви и ласки не видела я. Разве что когда напьется да забудется. А утром опять хмурый да сердитый.
Прошло уже лет 10 или больше даже, дети-то школьники у нас были. Лежу однажды рядом с Васькой, а он храпит, перегаром несет, и такая меня тоска взяла! Чего я в нем такое, дура, увидела, ни слова доброго, ни ласки не дождешься!.. Озлобилась. Ой как озлобилась. И на себя, и на него!..
А однажды к соседке нашей племянница приехала погостить. Видно, что не девочка уже, ничего в ней особенного нет, разве что обходительная да вежливая. И заныло мое сердце, ох заныло! И неспроста. Она ведь Васю моего обворожила! Его будто подменили, прихорашиваться начал, брюки новые запросил. Испугалась я. что муж к ней уйдет. Не сметь трогать, что мое! Такая меня злость-обида одолела, что однажды я в магазине при всех такого про неё наговорила, что самой вспоминать стыдобища! Конечно, и ей про это донесли, и Васе тоже. Ох, буря-то была, ох, и скандал! Первый раз он так бушевал, Васька-то. Ну и ушел он. Нет, не к ней. Она собралась да в одночасье уехала, а соседка на меня до самой смерти обижалась. Со мной говорить перестала. А как иначе? Ушат грязи на её племяшку вылила!
Но хуже всех оказалось мне. Расплата за все бывает, а уж особливо за то, что зла другому желаешь. А я желала! Вот и расплачиваюсь, считай, по сей день. Сыночек от меня шарахается, даже через столько лет не может простить — за отца очень обиделся. Дочь, хоть и приезжает, но нет промеж нас никакой ласки. Не приласкается, никогда не прижмется. Вот и тоскую я одна, расплачиваюсь за свою злобу. Может, и заболела потому, Боженька вон какой скособоченной меня теперь сделал. И никто ко мне не ходит, все сторонятся. Ой, не зря говорят в народе, что злое-то слово калечит и как раз того, кто его сказал, больше всего и наказывает. Я ведь ту безвинную женщину приревновала, да и Вася, поди, тоже не виноват был, просто искра какая-то мелькнула, а меня обожгло. Да слово-то не воробушек, коли уже вылетело!»
Тамара Ивановна сидела и слезы капали на её морщинистые руки. А что я могла ей сказать? Я погладила её по плечу, не зная как успокоить старую женщину…
